Это первая часть нашей беседы. В ближайшее время мы продолжим публикацию и остальных частей.
— Валентина Павловна, что это был за день, когда родился Олесь?
— Олесик родился в воскресенье без 20 восемь утра. Вот я сижу сейчас возле его портрета и возле портрета его отца, моего мужа. В этом мае было 15 лет, как ушел муж.Олесик родился 13 июля 1969 года. Перед родами вечером пошел сильный дождь. Была сильная гроза. В эту ночь я и начала рожать, а под утро где-то часов в пять гроза утихла. Утих дождь. Было теплое хорошее утро, и в 7:40 утра в воскресенье появился Олесь. Он был у нас долгожданным. У нас четыре года не было детей. Мы его с мужем очень ждали. Когда он родился, то весил 4 кг 150 грамм.
— Богатырь.
— Богатырь. А я все время плакала. Я почему-то все время плакала. Вот я и сейчас думаю: ну, почему же так я все время плакала? Мне тогда казалось, что он такой маленький. Меня взяла за руку медицинская сестричка и говорит: а ну, пойдем, я тебе покажу, какие маленькие дети бывают. Просто она, как увидела, что я плачу, спрашивает: почему ты плачешь? Я отвечаю: он такой маленький и такой беззащитный. Она: как это беззащитный? Есть вы, есть папа, который мотается сюда, к вам, на день по десять раз. Давай, пошли и посмотришь.
И вот она отвела меня в палату, где много деток было. Тогда в ту ночь 5 человек нас родило. Одна женщина родила ребенка весом в 5,5 кг. А потом я. Дальше уже по 3 кг, по три семьсот. Вот так он и появился.
— А сколько вам и мужу было лет?
— Мне чуточку не было и тридцати, 29 с половиной. А муж на два года старше меня. Он 1937 года рождения. А когда мы поженились, мне было 23 года, а мужу — 25.
— Почему решили назвать сына Олесем? Как выбирали имя?
— У меня муж окончил Харьковский университет. Филологический факультет. Украинское отделение. Очень любил украинскую литературу и язык. Он меня научил любить украинских поэтов — Максима Рыльского и Павла Тычину. Я как-то так к ним относилась… В школе, видимо, мне не повезло, что я к этим поэтам относилась как-то по-другому. Это он меня научил их любить.
Муж очень любил украинского писателя Олеся Гончара. Не только он, но и все наше поколение. Мы же тогда зачитывались романами «Прапороносци» («Знаменосцы»).
Я хотела дать сыну имя Алексей, потому что и муж Алексей, и мне нравилось это имя. Я любила мужа, поэтому хотела назвать именно Алексеем. А муж хотел Олесь.
У нас был друг — профессор. Василий Васильевич. Он был деканом в Педагогическом институте имени Драгоманова. Он много лет там работал. Читал украинский язык и литературу. И они сильно с женой поддержали мужа, чтобы сыну дали имя Олесь и только Олесь.
И вот мы поехали все вместе регистрировать Олеся. Приехали в ЗАГС. Мы тогда жили на Соломенке. А нам в ЗАГСе говорят, что имени «Олесь» в «словныку нэмае» (в словаре нет). На самом деле, Олесь — это Александр. А Василий Васильевич говорит: знаете, этот словарь ведь когда издавался. Вот сейчас я работаю над словарем, и буквально через какой-то год он выйдет. И там будет Олесь отдельным именем. Это все-таки Олесь. А Александр — это Саша, Сашко. Хотя корень, я ж понимаю, Олесь.
И записали сына в свидетельство о рождении «Олесем Алексеевичем».
А через каких-то дней пять или семь мы получаем письмо из райбюро ЗАГСа. «Уважаемые родители, Валентина Павловна и Алексей Григорьевич, просим прибыть в райбюро ЗАГСа по поводу имени вашего сына…»
Мы снова собираемся компанией, снова едет Василий Васильевич со своей женой Надеждой Лукиничной, которая многие годы была главным редактором газеты «Юный ленинец». Была такая детская газета, помните? А когда-то мы вместе с ней работали. Мы очень дружили семьями.
Звоним им и снова едем в райбюро ЗАГСа. Нам там и говорят: «Ой, столько мороки. Отчет не приняли. Надо что-то делать». А свидетельство же уже выписано. Кстати, рукой Василия Васильевича. Очень красивый почерк у него был. Маленькие, ровненькие буквы. И Олесь писал похоже. У него меленький почерк. Он похож и на почерк моего отца.
У нас сохранилось письмо моего отца к моей маме, написанное его рукой в 1938 году. Оно у меня хранится. Олесь всегда его читал.
Тут Василий Васильевич берет на себя роль и говорит: «Вы знаете, давайте, выйдем так из положения: запишем его Алексеем для отчета, а в свидетельстве остается Олесь, потому что сейчас и в России очень многие называют таким именем своих детей».
Она согласилась. Для отчета записали его Алексеем. А свидетельство у нас осталось.
Он когда крестился… Он же маленьким когда был, крещен не был. Мы же оба были членами партии. Мы были очень законопослушными. Боже упаси… Хотя в то время я была верующей. Я больше, муж меньше, как, может быть, и положено мужчине.
В общем, Олесь крестился, когда уже был женат. Пошел сам. Мы еще тогда все вместе жили. Он мне вечером сказал: «Мама, дай мне полотенце. Дай мне то, то и то — мы с Володей пойдем в церковь». Был у него такой друг-художник. Он и сейчас живет в Киеве. Тогда он жил в нашем доме, на Дегтяревской. Сейчас он живет в другом месте. Тут, на Дегтяревской, дети его живут. Вот они пошли с Володей и покрестились. И крестился он уже как Александр.
— А в какой церкви это было, не помните?
— Я все время прошу Наташу, жену сына: «Наташа, найди Володю и спроси». Эта церковь на Подоле. Это точно. Но там много церквей. Я хожу в ту, что рядом со мной, на Теремках. Наташа ходит в ту, где его отпевали — в Киево-Печерской Лавре в церкви Животворящего источника. Она ходит чаще, чем я. И Машуня, дочь Олеся, ходит, но она, если ходит, то ходит на Подоле во Фроловский монастырь.
Получилось так, что Олесь в душе тоже верующий человек. Он знал, что есть какая-то сила.
Саша, я думала, что моя молитва, материнская, его убережет. Я же знала, что у него такая работа, что он ходит буквально по лезвию. Я очень просила Бога: «Только убереги мне его». Но видите, так случилось. Значит, ничего сделать было нельзя. Не помогли мои просьбы, мои молитвы.
— А каким он был ребенком?
— Ребенком он был послушным. Он всегда обращал на себя внимание везде — и в школе, и среди посторонних. Он был не по годам взрослее. Он так рассуждал не по возрасту. У него была учительница русского языка и литературы Тамара Николаевна. Она очень его любила (сейчас она очень больна, перенесла три инсульта, плохо говорит, но в здравом уме). Тамара Николаевна мне недавно звонила и говорила, что в 5 классе разговаривала с ним не как с ребенком, а как со взрослым человеком. Он очень по-взрослому рассуждал.
Он рано начал читать. Не помню, чтобы мы его с этим как-то дергали. Он в садик у нас не ходил. Мама моя с нами жила. И она с ним занималась.
Он никогда нигде не вспоминал меня. Один или два раза вспоминал отца. А вот бабушку, мою маму, в своих публикациях часто вспоминал. И деда по линии отца. И еще моего дядю, маминого брата. Он его знал. Семья у нас была очень дружная. У мамы было два брата, которые прошли всю войну, и три сестры. И все были между собой дружны. Очень-очень.
Я же родилась после смерти отца, через два с половиной месяца. Кстати, он похоронен в Москве. Он умер в 16 августа 1939 года. Тогда было открытие Выставки достижений народного хозяйства, а он в это время работал председателем колхоза. И вот с нашего Талалаевского района (тогда это была Сумская, а теперь Черниговская область) группа председателей колхозов и руководителей района — первый секретарь райкома партии, председатель райисполкома, еще там были другие ответственные лица — поехала на выставку. Приехали туда 13 или 14 августа, а 16 августа отец умер. Кстати, в Талалаевке и я начинала свой трудовой путь.
— А какое у вас образование?
— Я закончила Сумской пединститут. Я русский филолог. Меня избрали вторым секретарем райкома комсомола, а через каких-то несколько месяцев избрали уже первым секретарем райкома комсомола. Я была еще и депутатом районного совета.
— А как вы познакомились с мужем?
— С райкома комсомола меня забрали в Сумской обком комсомола в отдел «школьной молодежи и пионеров».
Муж работал сначала первым секретарем Ахтырского райкома комсомола. Это большой район. Свою трудовую деятельность он начинал в журналистике. Он еще с класса седьмого публиковал свои наблюдения или заметки в районной газете. Это был Грунский район (поселок Грунь), и вот в местную газету он и писал.
Буквально после школы он поступал в военное училище в Харькове (название его я не помню), но туда не прошел по состоянию здоровья. Хотя всегда был очень здоровым. Забрали его потом в газету, где он начал работать. Оттуда он ушел в армию. Служил на Байкале. После армии снова пошел в газету. А потом его избрали секретарем Грунского райкома комсомола.
Во времена Хрущева было укрупнение. Тогда Грунский район ликвидировали и присоединили его к Ахтырскому району. Его сначала избрали секретарем Ахтырского райкома комсомола, а потом первым секретарем. А с первого секретаря он пришел в Сумский обком комсомола заворготдела. Сначала, правда, был замом заведующего отделом пропаганды, а потом уже заворготделом.
А затем уже из обкома комсомола он пошел работать в органы, в Комитет государственной безопасности. Его перевели в Киев. Таким образом, мы оказались в Киеве. Там Олесь и родился.
— А вы с ним познакомились в Сумах?
— Да. Там и поженились 13 сентября 1964 года. Мы в Сумах получили коммунальную квартиру. Нас жило в ней две семьи. Почти в центре. Мы были очень довольны. Мы были молодыми людьми, нас это не смущало. Наши соседи по квартире были нашими коллегами по комсомолу. Их было трое — муж, жена и маленький ребенок. Мы жили, как одна семья. У нас было 2 комнаты, а у них одна. С нами жила еще и моя мама.
— А кем была ваша мама? Какая у нее была специальность?
— Моя мама по специальности была фактически никто. Она окончила 7 классов. Наша семья, Саша, была репрессирована. Мой дед, о чем Олесь писал не один раз, был репрессирован ни за что. Вот бывает когда ни за что. Деду пришили СВУ («Спилка вызволення Украины» — «Союз освобождения Украины»). Помните, в этом обвиняли еще и группу писателей, таких, как Хвылевой.
Или к счастью, или, к сожалению, не знаю, но мой дед к этому не имел никакого отношения. Его потом реабилитировали. Но семья тогда очень пострадала. Все у семьи забрали. Остались дети на мачеху и на моего очень старого прадеда (их деда). Фактически образования из них фактически уже никто не получил.
Один из маминых братьев — Дмитрий — при Хрущеве уволился из армии майором. Второй брат Сергей Бубырь прошел всю войну шофером. Он из Ярославля призывался. Прошел войну без единой царапины. Бывает так, когда ребенок столько выстрадал в детстве, то ему выпадает вот такая награда.
А вот Дмитрию сильно тяжело было, бедненькому, в Прибалтике. Сейчас все подробно я рассказать не могу. Помню только отрывки из того, что он рассказывал, а Олесь больше запомнил. У него была такая публикация, очень хорошая, в которой он опубликовал фотографию моего дяди Мити вместе с моей мамочкой. У мамочки, ее звали Лидия Андреевна Юрченко, медаль «За трудовую доблесть в годы Великой Отечественной войны», а у дяди Мити было три ордена. Но в то время, когда они фотографировались, у него был только один орден.
— А ваша девичья фамилия, как я понимаю, Юрченко?
— Да. Отец Юрченко. А девичья мамина фамилия Бубырь.
— Какая у вас с мужем была свадьба?
— Очень красивая. Очень много было гостей. Свадьба была комсомольская. И где-то со второй ее части вся молодежь, которая гуляла на улице, попросилась к нам. Мы гуляли в кафе. И всю молодежь мы приняли. Устроили танцы.
— А сколько человек было?
— О! 150 где-то. У нас во многих районах были друзья, родственники, его и мои. Его друзья по университету в Харькове. Тогда, Саша, как-то проще на все смотрели. Свадьба была красивая.
— Какое у вас было платье?
— Красивое белое платье. Чуточку длиннее колена. Красивая, недлинная, коротенькая фата. Красивое ожерелье было из чешского хрусталя. Были у нас и пригласительные. Коллеги сами сделали. Муж был в черном строгом костюме. Тогда в моде были узковатые книзу брюки. В белой красивой рубашке, с красивым галстуком и в модных туфлях с острыми носками. Мы были красиво одеты. Единственное у нас, Саша, не было колец.
— Как так?
— А вот так, не было. Мы решили, пусть будет свадьба, а кольца потом. Муж мне пообещал, что если будет жив, то на каждом моем пальце будет по кольцу. Не только на руках, но и на ногах. Он сдержал свое слово. У меня не было дорогих колец, но, действительно, я была с кольцами на всех пальцах.
— Так подождите, а ведь в ЗАГСе, насколько я помню, говорят: «А теперь наденьте или обменяйтесь друг с другом кольцами».
— А у нас не говорили эти слова.
— У вас просто не было денег на кольца?
— Просто не было денег. По тем временам кольца стоили дорого, и не так просто их было достать. Это был период, когда золото не так просто доставалось. Не просто пошел и купил, а его надо было достать. И так вот получилось. Мой муж был большой книголюб. Очень любил книгу, любил читать. Голова у него была очень толковая. Я говорю это не потому, что это был мой муж.
— Когда вы переехали в Киев из Сум?
— В 1967 году. Я стала работать в ЦК комсомола Украины инструктором в школьном отделе. Я почти 8 лет работала.
— А какое звание у него было, когда вы переехали в Киев?
— У него уже, по-моему, было звание майор. Может, я и ошибаюсь. В отставку он ушел в звании подполковника. Когда его забрали из Сум в Киев, мы получили двухкомнатную квартиру на Соломенке, на улице Краснопартизанской. В хрущевке. Четвертый этаж. Там был такой городок, состоящий из пятиэтажных зданий. Лесик родился там, на Соломенке. Ему было 9 месяцев, когда мы переехали на Дегтяревскую, там и прошла вся его жизнь.
Когда мы занесли его в полупустую квартиру, еще не было мебели. Помню, он так смотрит везде по сторонам, так расплакался, прижался ко мне. Потом он очень привык и очень любил этот дом, эту самую обычную квартиру. Там кухонька — 4 квадратных метра. Там прихожей почти нет. Одна большая комната, а другие две комнаты поменьше. Одна — его кабинет, а вторая маленькая — Машина. Он очень ее любил. Мы потом с мужем получили квартиру вот здесь, на Теремках, где я сейчас живу.
— Большая ли у вас была библиотека? Что Олесь любил в детстве читать?
— Саша, мы могли остаться на завтра без копейки, а сегодня, на те деньги, что у нас были на тот момент, купить книги. И инициатором был муж. Он собирал такие «маленькие серии»: украинские спиваночки, например. Он очень любил книгу, всегда радовался книге.
Он знал, что денег у нас не будет, но в доме есть овощи. Он всегда говорил: «Мама зробыть тэ, що трэба. У нас, Валю, е овочи. Обийдэмося, но книжка будэ» («Мама сделает то, что нужно. У нас, Валя, есть овощи. Обойдемся, но книжка будет»). Он мою маму тоже мамой называл.
Тома Большой советской энциклопедии я свозила со всей Украины. Когда была в командировках в районах, то тогда ее могла достать. А в Киеве нет. Каждый том и по тем временам был дорогой. На днях я наткнулась на список, написанный рукой мужа в моей старой записной книжке. Там было то, чего у нас нет.
Олесь никогда не приходил ко мне без книги. Вечно он приходит с книгой, и вообще только он зашел ко мне, он знает, где и какие книги тут у меня. Он моментально все обшарил, все обсмотрел и уже читает. Я говорю: «Слухай, ты прыйшов до библиотэкы маминой чи до мамы». (смеется)
Вот теперь и дочь его Маша точно так. Я просто диву даюсь. Она и при Олесе так делала. Приедут всей семьей ко мне. Его жена Наташа возле меня на кухне или еще что-то делает, а Олесь возле одного шкафчика с книгами, а она возле другого. Потом они чем-то обмениваются, смеются, радуются. Всё от нас отняли, Саша. Всё отняли. (плачет).
— Валентина Павловна, можете вспомнить, какие книги и каких авторов в детстве любил читать Олесь?
— Вы знаете, Саша, он как-то так читал все подряд. Читать начал рано. Любил, чтобы ему читали. Главным чтецом была бабушка. Они ж дома, они ж вместе. Они много ходили вместе по Киеву. Мама моя, несмотря на то, что не имела высшего образования, очень много читала. Когда жили в Сумах, город знала лучше, чем я. Когда Лесик подрос, они везде с ним ходили. Очень любили особенно скверик Шевченко возле красного корпуса университета.
Лесик был маленьким. Он спросил у нее: «Бабусю, а шо цэ за будынок?» («Бабуся, а что это за здание?»). Мама отвечает: «Цэ универсытэт. Тут вчаться дужэ розумни диты». Он: «Бабусю, я буду тут також вчытысь». И так получилось, что он действительно закончил этот университет.
Читал он много. Книгу Алексея Толстого «Петр Первый», ты знаешь, Саша, ей-Богу, знал на память.
— Вы знаете, его друг Женя Морин рассказывал мне, что незадолго перед смертью Олеся он разговаривал с ним. Так Олесь говорил, что сидит на даче и читает именно «Петра Первого».
— Читал и «Три мушкетера». Любил и Пушкина, и Лермонтова, и Фета. Еще когда он учился в университете, его по какой-то публикации о Тютчеве заметили. В Сочи была как раз конференция по Тютчеву, и его тоже пригласили на нее. Он хотел на нее поехать, но что-то у него не вышло.
— Как у него складывались отношения с отцом? Они были с ним близки?
— У них были очень хорошие отношения. Олесь очень ценил отца. Учитывая то, что работа была не очень ординарная, и отец, бывало, позже приходит. И вот время, когда отец приходил и до сна, это было их время. Когда надо было покормить отца, если он задерживался на работе, то Олесь мне говорил: «Мама, лягай и не турбуйся. Батька зустрину я, и погодую я» («Мама, ложись и не волнуйся. Отца встречу я, и покормлю я»). И он, бывало, ему ужин подогревает, он ему и подает. Потом убирает, моет, и все это делалось с большой такой любовью.
Помню, ему было годика четыре. Я уже не помню, что-то он там немного ослушался, и отец его так за руку взял. Просто крепко взял за руку.
Воно пидняло голивку и кажэ: «Батько, ты що, я — особыстисть». И батько прыйшов до мэнэ и кажэ: «Валю, сказав, що вин особыстисть». Знаешь, з ным трэба особлыво говорыты. Вин нэ розумие, щоб до нёго з сылою… («Оно подняло головку и говорит: «Отец, ты что, я — личность». И отец пришел ко мне и говорит: «Валя, сказал, что он личность». Знаешь, с ним надо по-особенному говорить. Он не понимает, чтобы к нему с силой…»). Олесь никогда не признавал силу. Он ее не любил, скажем так. Для него главным было слово. Но не всегда это слово, видишь…
— Валентина Павловна, а вы не могли бы несколько слов рассказать о службе мужа в КГБ?
— Саша, что касается службы мужа, клянусь тебе, как на духу, никогда его ни о чем не спрашивала. Никогда! Вот сейчас возле иконы сижу и крещусь. Никогда не спрашивала, чем он занимался. Никогда в семье не было разговоров о его работе. Ни-ког-да! Никогда! Если мы, бывало, фильмы о разведке смотрим, то посматриваем на его реакцию, но вопросы, и надо отдать должное, Олесь тоже не задавал.
Я всегда была честна перед мужем. Мы были с ним очень дружны. Между нами, конечно, возникали какие-то небольшие недомолвки, но мы их быстро умели спокойно разрешать. У нас никогда не было такого, чтобы мы не разговаривали, дулись друг на друга хотя бы час.
Может, мне не нравились все его друзья, но я никогда не вбивала, Боже упаси, клин между ними и мужем, потому что я знала, что коль они нравятся ему, и ему комфортно, значит, это правильно. Мы друг другу создавали такие условия, чтобы всем было комфортно.
36 лет я прожила с мужем. 36 лет он прожил с моей мамой — со своей тещей. И на похоронах одна моя коллега, которая сидела со мной в одной комнате, сказала: «Я об Алексее Григорьевиче ничего не хочу говорить. Я вам только одно хочу сказать, что он 36 лет жил с тещей, и когда приходил, всегда так о ней тепло отзывался, что в этом весь он».
И потом Олесь к своей теще тоже очень бережно относился. Моя мама Алексея Григорьевича пережила на 5 лет. Его мама была долгожителем. Она тоже пережила своего сыночка. Ей было 93 года, когда она умерла. Она была совершенно слепая, совершенно недвижимая. За ней ухаживала дочка, Алексея Григорьевича родная сестра. Мы материально помогали, а она вышла на пенсию (работала в Днепропетровске на «Южмаше»; муж умер, детей не было) и приехала досматривать маму. Хотя мы маме предлагали к нам переехать, но мама говорила: «Ни, я тилькы в свойий хати» («Нет, я только в своей хате»).
Отношения у меня со свекровью и с двумя сестрами мужа были хорошие. Сейчас остался один племянник. Это один Лесика двоюродный брат. У нас очень теплые отношения. Как только он по радио услышал, сразу же приехал к нам, в Киев, даже не предупредив. Буквально в тот же день. На девять дней, на 40 дней. Мы поддерживаем очень теплые и хорошие отношения. Особенно к Маше у них очень теплое отношение.
— Олесь в детстве какие-то спортивные секции или кружки посещал?
— Саша, вы знаете, он в спортивные секции не ходил. Начинал немного ходить в секцию тенниса, а потом оставил. Не все знают, но Олесь очень хорошо рисовал. Он пошел во дворец пионеров, и его там определили на графику. У него хорошо получалось. Где-то год моя мамочка его туда возила, а потом он отказался туда ходить. Отказался и все. И мы никогда не заставляли его ничего делать. Это в чем-то наша вина. А вот после армии он начал заниматься спортом. Он и бегал, и на турнике подтягивался, и плавал. Он же, Саша, и моржевал.
— Я знаю. Он меня сам моржевать научил.
— При этом и Наташа с ним моржевала. Потом мы Наташу переубедили не делать этого, и она оставила моржевание. У нас перед дачей канал. Олесь его переплывал туда и обратно. Он физически был очень сильным и здоровым человеком.
— А почему он никогда не пил? Я заметил, что он не пил ни водки, ни коньяка. Мог выпить немного пива или вина.
— Наверное, тут и гены по моей линии, линии Юрченко. Среди моих двоюродных братьев один был директором школы, был совершенно непьющий. Второй брат возглавлял большое автопредприятие в Ромнах (Сумская область), был депутатом облсовета. Тоже в рот спиртного не брал. Может, это гены, а, может, и мое воспитание.
Муж с удовольствием рюмочку выпивал. С удовольствием. Очень любил угощать. Боже упаси, чтобы у нас в доме не оказалось, что налить в рюмочку, если люди пришли нежданно. Такого никогда не было. Муж знал, что консервации у нас всегда полно. Он мог и ночью мне гостей привести.
Мог позвонить в два часа ночи и сказать: «Валю, нэ сэрдся на мэнэ, будь ласка. Нас пьятэро. Валю, ты ж всэ знайдэш — у тэбэ консэрвация. Мы тут дужэ багато находылыся, багато натомылыся. Нам трэба так дэсь спокийно посыдыть. Валю, зробы, будь ласка, так, щоб було хорошо». («Валя, не сердись на меня, пожалуйста. Нас пятеро. Валя, ты ж все найдешь — у тебя консервация. Мы тут очень много находились, сильно утомились. Нам нужно где-то спокойно посидеть. Валя, сделай так, пожалуйста, чтоб было хорошо»).
Ну, после таких слов, как можно было поступить иначе. Никогда не сердилась на это, а мама меня всегда учила. Пусть ведет хоть и 20 человек, но домой, а не сам куда-то идет. Все было нормально, но рюмку он выпивал, а Олесь нет, он в рот не брал.
Может, и от воспитания это зависело. Мы, бывало, с ним идем, гуляем. Идет выпивший человек. Он весь «поточился», на нем обувь и одежда никудышние. Я говорю Лесику: «Вот видишь, сынок, то пишов дядя, вин выпывае. От глянь, якый вин пишов». Я постоянно акцентировала его внимание на том, что выпивки не должно быть. Я считаю, что начало я дала хорошее. Олесь не пил, не курил.
А отец курил. В доме, конечно, он никогда не курил, Боже сохрани. Он не мог бросить даже после инфаркта. Когда я его умоляла, когда я его просила не курить, он все равно продолжал это делать. Начал прятаться от меня, когда курил.
Когда я потом ему сказала, что твои коллеги говорят мне, что ты куришь (не буду же я его карманы проверять, это же как-то по-детски), я прошу тебя, пожалуйста, брось курить. Он мне отвечает: «Валю, я не можу. Я пропубав видмовытысь, але я не можу. Будь ласка, давай домовымось, нехай, буде так, як е». («Валя, я не могу. Я пробовал отказаться, но я не могу. Пожалуйста, давай договоримся, пусть будет так, как есть»). Я отвечаю: «Хорошо».
Олесь мне очень часто потом говорил, что ты всегда шла у отца на поводу. Ты ему разрешала. Нужно было ему запретить. А я отвечала: «Ну, как можно было запретить, если человек говорит, что я не могу». Это же смешно. Это нужно портить отношения. Зачем? Это еще хуже будет. Зачем?
— Ваш муж умер в итоге от инфаркта?
— Да, 21 мая в 2000 году. 16 августа 1999 года у него был инфаркт. Это день смерти отца. А 16 апреля убили Олеся. Крутит меня это число 16. Муж вроде как из инфаркта вышел. Вроде бы все нормально. Он не мог вести замкнутый образ жизни, он же хоть и был на пенсии, но работал. Когда я ему после инфаркта говорила: «Пожалуйста, перестань работать», он мне отвечал: «Что ты хочешь, чтоб я тогда на Теремках, что делал? Собак кормил?»
— А где он на пенсии работал?
— Это была какая-то фирма. Он там был генеральным директором.
— А у самого Олеся здоровье было хорошим, нормальным?
— Хорошее здоровье у него было. В раннем детстве у него были шумы в сердце, но это говорят так у 90% детей. А потом все нормально со здоровьем у него было. У него с питанием все нормально было. Жена Наташа за этим следила. Я ей очень благодарна. Она в этом вопросе была очень хорошей женой. Я ей желаю здоровья. Она очень хорошо за Олесем ухаживала. У него был хороший тыл.
И дочь Маша, когда подросла, она никогда ему никаких неприятностей не доставляла. Она всегда хорошо училась в школе, у нее всегда все было нормально. Все у них было нормально. Ненормально единственное — это убийство Олеся.
Беседовал Александр Чаленко
